«Апология»

Тяга к творчеству началась у Чёрствого с детских впечатлений от Древней Греции, культуру которой он узнал и полюбил в поездках с отцом, занимавшим должность атташе советского посольства в Афинах. Казалось бы, для сына дипломата жизненный выбор предопределен, но родители видели Бориса совсем в другом – в творчестве. Но не художественном, а музыкальном… От этой родительской мечты осталась любовь к музыке и ее глубокое понимание. От музыки в его работах – утонченно-невесомое, свободное, парящее над вещественностью чувство формы, лишь слегка касающейся «грубой коры вещества», оставляя в ней следы Присутствия… Не избежал Борис Черствый и увлечения философией, а позже и открытия для себя религиозных и мистических пределов человеческого бытия, сказывающихся в его последних работах холодновато-отстраненной аскезой, далеким отсветом аристократической интеллектуальности византийского искусства.

В годы учебы, сначала в Художественной школе при Академии художеств,  а затем в Строгановском училище, на отделении архитектурно-декоративной пластики, индивидуальный почерк скульптора сложился в серьезном тяготении к графике, к открытию необходимости перехода видовых границ.

Как говорит художник, уже на раннем этапе своей деятельности он сформировал для себя ряд табу – сознательных и убежденных отказов от классической скульптурной догмы, от академического иллюзионизма в передаче вещественного мира – одежд, складок, анатомии… Но не ради эстетического релятивизма и разрушения уже изжитого художественного языка, деконструкциями которого, кажется, был занят весь ХХ век… Для себя Борис Черствый выбрал путь созидания, поиск нового, чистого понимания пластики, исходящего как будто от истоков творения.

Любовь к архаической образности, к доклассической Греции и первобытному художественному миру, читается в изображениях женских «ню», в фигурках животных, чьи силуэты говорят языком то ли гомеровской Олимпии, то ли наивной пластики экваториальной Африки. Первозданность формы в сочетании с естественной фактурой камня или бронзы… Но и от тех и других аллюзий, к коим, в поисках аналогий, поначалу устремляется воображение зрителя, искусство Бориса Черствого, тем не менее  тщательно отграничено или, как минимум, переведено в разряд эстетически несодержательного, элегантно неагрессивного по отношению к пространству. Возможно, этот отказ от агрессивной самодостаточности формы, к которому скульптор последовательно идет в своем творчестве, определяет отсутствие в его работах мужских изображений. Его ранняя женская образность – ню, рафинированная эротика, эстетична и  холодновата.

Произведения, представленные на выставке -  новый, зрелый виток в творческом восхождении мастера. Преимущественно это бронзовые рельефы, и лишь небольшая часть относится к круглой скульптуре. Чарующая пластичность женского тела, утонченная и отстраненная красота, столь завораживающая в ранних скульптурах художника, теперь приобрели совсем иное жизненное дыхание, одухотворенную конкретность. «Богоматерь с младенцем», «Встреча Марии и Елизаветы», «Благовещение» – ненавязчивая теплота этих образов умело завуалирована мягкой фактурой бронзы.

Впервые художник столь монографически обращается к христианской тематике, к сценам библейской истории. Мастер не навязывают зрителю циклы или последовательные повествования, позволяя ему, освободившись от исторической конкретики и иконографической фактичности, уделить большее внимание духовному созерцанию событий и персонажей Священного Писания.

Тем не менее, среди них можно выявить сюжетные группы и циклы: евангельский («Вход Господень в Иерусалим», «Тайна Вечеря», «Голгофа»), ветхозаветный («Жертвоприношение Авраама», «Троица»), житие Марии Египетской…

Работы этого круга представляют собой необыкновенно тонкий, зыбкий пограничный мир, реальность присутствия иного бытия, почувствовать еле уловимую пульсацию жизни, осязаемую за неживой материей, заставляющий забыть о природе времени. Преодолевая физическую сторону материала, схватывая вневременность священного, скульптор стремится заглянуть в суть вещи, выявить живую душу камня, отразить дыхание бронзы.

Рельефы создаются в технике литья из бронзы, с помощью восковых пластин. Оригинальность и новаторство Бориса Черствого состоит в минимальном вторжении в материал. С восковой формой он работает как будто легкими касаниями, стремясь к неуловимости физического воздействия и как будто к его исчезновению. Этот метод, требующий огромного мастерства, тончайше-виртуозного эскизно-музыкального движения руки мастера. Такой подход дает произведению естественную нетронутость фактуры, вносит в нее элемент живописности alla prima. Легкая техника, оставляет ощущение импрессионистической свежести, требует, тем не менее, огромной концентрации творческой энергии – отсюда исходит ощутимая сила этих безвоздушных форм.

В храмовом пространстве эти работы самим художником не мыслятся, их религиозный вектор, скорее, миссионерский, подводящий зрителя к преддверью веры, которое, видимо, переступил и сам художник. Об этом ясно свидетельствует искренность его языка, сочетающего узнаваемую традиционность иконографии и современную новаторскую манера исполнения.

Так, образ «Богоматери с Младенцем» отсылает нас к каноническому типу «Умиления». Однако решается он столь синтетически-обобщенно, что уже не принадлежит к определенному времени, типу или стилю… За тысячи лет восприятия христианским миром этот образ поистине стал архетипическим для сознания и не требует более какой-либо проработки черт ликов, поз, одежд…

Идеи подобного религиозного искусства, возможно, отсылает зрителя к Капелле четок Матисса, к его эскизам витражей, где линия силуэта остается единственным средством выражения.

Композиция «Входа Господня в Иерусалим» предельно разгружена, в ней нет привычных персонажей и даже не сразу понятно, что это сам Христос, шествующей на осляти… Столь бесплотная манера отсылает нас к незримому: Господь вечно входит в Небесный Иерусалим. Бог во всем и все в Боге - и лишь тончайший графический нимб четко отделяет грань небесного и земного.

В своей рельефной «Троице» художник, кажется, находит своеобразную формулу фигуративности, которая повторяется и в  композициях на другие сюжеты. И здесь художественный прием развивается в символическом значении. Бог, однажды посетивший Человека, более не оставляет его в одиночестве – так можно осмыслить вариации построения схемы в «Благовещении» или «Встрече Марии и Елизаветы».

Сочетание графики и скульптуры – важнейший композиционный момент рельефов. В «Голгофе» этот прием становится самодовлеющим средством выразительности. Проведенная резцом линия крестообразно разрезает металл - здесь нечем любоваться глазу, трагизм события полностью очищен от слоев повествовательности, отсюда и рельеф фактически уже отсутствует. Наверное, не будет преувеличением сказать, что изображение креста – едва ли не самая сложная задача современной скульптуры. Несомненно, Борису Черствому удалось создать выдающееся произведение в этом роде.

Пластические аналогии этим рельефам можно усмотреть в средневековой бронзе – в монументальных вратах романики или в грузинской чеканной иконе, где линия многообразно организует композицию, уплощая и поглощая объем. В работах Бориса Черствого ее пребывание сведено к минимуму обозначения. Графическая линия создает тонкие смысловые акценты и в шести (?) сценах цикла, посвященного Марии Египетской. В композиции с Зосимой линия нимба оконтуривает плечо старца, переходит к стоящей на коленях Марии, соединяя в молчаливом вневременном диалоге обе фигуры. Минимализм творчества скульптора как высокая эстетическая аскеза наилучшим образом способствует раскрытию темы. В суховато-отстраненной плоти, в удлиненности пропорции мы можем услышать отзвуки живописи Феофана Грека, византийского монашеского искусства. Чистая фактура бронзы задает ощущение зноя, мерцающего под солнцем песка, пустыни, где изнуряющая свою плоть отшельница сливается с ее вечными миражами…

Ускользающее, неуловимое, неявное… Те же эстетические характеристики свойственны и круглой скульптуре мастера. Его «Ангел» или «Апостолы» не навязывает свое пространство созерцателю и не вторгается в его пространство, останавливаясь словно бы по ту сторону материальности.

Выставка представляет зрителю новый этап в творчестве признанного мастера. Перед нами - высокий образец современного искусства, идущего к новому пониманию прекрасного и его гармоничному сочетанию с религиозным. Искусства, открытого к мистическому переживанию освобожденной красоты…